Николай Мордвинов «Ядрин – родина великого актёра Николая Дмитриевича Мордвинова»

В Реальном училище я увлёкся рисованием, естествознанием, физикой. Последней моей страстью были гуманитарные науки, которым я отдавал почти всё своё время. Я и теперь вспоминаю те уроки, которые вёл преподаватель литературы, добродушный толстяк П.А.Иванов-Панков. На этих уроках мы, его ученики, благодарные его чуткому и доброму сердцу, впитывали самое сокровенное из того, чем он с нами мог поделиться. Лекции по классической литературе с извечным стремлением авторов к добру и счастью человечества, с ненавистью к угнетению, с призывом к свободе, были так проникновенны, что целили прямо в сердце. Мы слушали, заслушивались и забывали о конце урока и, заряжённые великими мыслями гуманистов, диспутировали в классе, дома, в лесу, где пень служил трибуной.

Большинство из тех, кто увлекался уроками Иванова-Панкова, участвовали в спектаклях, которые он режиссировал. Но тогда я, робко наблюдая за моими товарищами-артистами и даже завидуя им, по стеснительности или потому, что дремали ещё во мне силы – и тогда я не мечтал о театре.

Я с упоением играл в спектаклях, которые ставились в Реальном училище. А вскоре сам организовал любительский кружок, собрав в него товарищей по училищу – истинных энтузиастов, готовых отдать искусству все свои силы. Театр для нас не был забавой, просто приятным времяпрепровождением. Мы считали служение ему делом значительно более важным и нужным, верили, что подобрав определённый репертуар, сможем стать участниками великих событий. Нам хотелось не делать добро вообще, а будоражить, строить, созидать.

Алексей Чистяков «Были Сурской долины»

Время близилось к осени. До начала занятий оставалось меньше месяца. Я продолжал наступать на отца, а он продолжал обороняться. Не помогло вмешательство такого влиятельного лица, как учитель Павел Степаныч. Но он, как показали дальнейшие события, о нас не забывал.

Дня за три или четыре до того, как в реальном должны были начаться вступительные экзамены, я пришел к нему сменить книжку. Когда это несложное дело было закончено, он вдруг сказал:

- Садись за стол. Вот тебе бумага, пиши.

- Чего? – не понял я.

- Диктовать буду, пиши…

Я отказывался верить своим ушам: учитель диктовал текст заявления на имя директора реального училища с просьбой допустить меня к сдаче вступительных экзаменов…

Когда экзамены были выдержаны и моя фамилия появилась в списке принятых в первый класс, Павел Степаныч усилил нажим на все ещё не сдавшегося «его превосходительство».

- Вы поймите, - старался он убедить отца, - купеческие сынки с репетиторами на экзамен приезжали и то некоторые провалились, а ваш выдержал. Это понять нужно. Упустить такую возможность – это навсегда сломать жизнь человеку…

Моя судьба была решена. Это был большой день в моей маленькой жизни.

В оставшиеся до начала занятий дни была приобретена форма, серые, с сиреневым отливом, суконные брюки и гимнастёрка, штиблеты, фуражка, ремень – все это было новенькое. И только шинель пришлось купить несколько поношенную, с плеч какого-то выросшего из неё «сметанника» - так мы звали барчуков.

В первый день сентября отец отвел меня в училище.

Жизнь в училище текла строго по расписанию. За пятнадцать минут до начала первого урока нас вели актовый зал, где собирались все семь классов на утреннюю молитву, на каковую мы смотрели как на скучную, но неизбежную повинность. Там перед аналоем нас уже ожидал духовный пастырь, поп Троицкой церкви отец Николай, смиренный во время молитвы и ставивший нам на уроках за плохое знание Закона Божьего отметки на затылках. Регентом хора (хористами были все три сотни учащихся) был тоже сын священника – семиклассник Ляпидовский. Когда кончалось богослужение, учащихся поворачивали на сто восемьдесят градусов, и их взору представал портрет царя в натуральный рост, заключенный в массивную позолоченную раму. Пропев «Боже, царя храни», мы растекались по классам.

Дисциплина в школе царила суровая. За каждую, даже малейшую провинность – наказание. Одним из самых тяжёлых для нас, для сельских и иногородних, было лишение увольнительного билета. В то время существовал порядок, по которому учащимся за черту города отлучаться не разрешалось. Лишь в воскресные дни или праздники те, кому удавалось получить увольнительный билет, подписанный инспектором или классным наставником, могли покинуть город на указанный в документе срок. Билет  этот изготавливался типографским способом, к нему прикладывалась печать, поэтому всякая возможность подделки была исключена, и это кое-кого огорчало.

Тани Юн «Дни и годы минувшие»

В классе нас оказалось не больше двадцати – в то время немногие могли посещать школу. Класс состоит из двух комнат, причём одна проходная. В передней комнате – ученики третьего года обучения, в заднюю поместили нас, первоклашек. Старшие ребята шумят, жужжат, как пчелы, мы же сидим, не двигаясь, как нас посадили, и молчим, положив руки на парту. Зазвенел  звонок, и в переднюю комнату прошел учитель. Ученики дружно поднялись на ноги.

- Здравствуйте, дети! – сказал учитель.

- Здрасьте! – на разные голоса поприветствовали дети учителя.

Мы, как сидели тихо, так и продолжали сидеть. Учитель говорит что-то, а мы смотрим на него во все глаза и молчим – не понимаем ни слова! Он был русский, но чуточку понимал чувашский и обучал нас как мог: наполовину по-русски, наполовину по-чувашски.

Учёба шла нелегко, но я эту школу окончила неплохо и поступила в двухклассную Сундырскую школу. В феврале дошли слухи о свержении царя, но никаких изменений не произошло, кроме того, что со стен сняли портреты царя и царицы. Поп продолжал обучать нас Закону Божию, по-прежнему мы пели в церковном хоре. Как-то поп, войдя в наш класс, прямо от порога указал на меня пальцем и сказал:

- Ну-ка, Бурашникова, расскажи нам о вознесении Христа на небеса.

Я же не готовилась к уроку, потому что хозяин квартиры, где я жила, сказал: Зачем вы учитесь по старому порядку, когда царя уже нет?» И я, не задумываясь, повторила его слова, чтобы оправдаться за невыученный урок.

Услышав мой ответ, поп закатил глаза и буквально налился кровью, заорал:

- На колени!

И я перед всем классом опустилась на пол. На меня испуганно смотрели двадцать пар глаз, а поп одного за другим стал вызывать ответить урок. Однако никто из учеников не был готов или отказывался отвечать сознательно, и полкласса оказалось рядом со мной на коленях. И я подумала: может, ребята отказались отвечать попу, чтобы как-то защитить меня? И, наверное, я не ошиблась, потому что поп со словами «Бунт! Это бунт!» выметнулся из класса, не зная, куда деваться от гнева. А мы присели на пол и облегченно вздохнули.

Через минуту в класс вошел учитель.

- Садитесь по местам! – сказал он и спокойно продолжил:

- Пока Закон Божий не отменен, следует готовить по нему уроки. И не стоит расстраивать батюшку.

Геннадий Артемьев «Жизнь Ивана Кукши»

Кукше хотелось знать, как учат и чему учат в училище, что значит быть грамотным парнем, кто составит ему компанию. Он открыл дверь и вошел в класс, как будто вошёл в свой родной дом. Длинные и узкие столы стояли в два ряда. За ними на скамейках сидели по четверо учащихся. Их было две дюжины. На последней скамейке сидел только один ученик. Кукша ещё не знал никаких правил. Не поздоровался. Не произнося ни слова, прошёл он к заднему столу и сел на скамейку. Учитель продолжил урок. Кукша плохо соображал, что происходит. После перемены пришёл поп.

Поп начал выяснять, какие молитвы знают учащиеся. Кукша их сроду не учил, не мог похвастать своими успехами. Поп громко выругался. Конечно, ругал он не Кукшу, а его отца, хотя и не знал его: «Нечего нехристей плодить». И Кукша начал учить молитвы, хотя в них ничего не понимал. Ведь поп учил на каком-то непонятном языке. И Кукша, как и все, повторял за попом, не зная сути слов, зачем это надо. «Богу угодно сие», -  заявил поп. Молитва называлась «Отче наш». Даже и не думал объяснить молитву на чувашском языке. Кукша понял одно, что её нужно повторять каждый день трижды: утром, перед завтраком, в полдень перед обедом и вечером перед сном, чтобы черти не приставали к христианину. Поп учил креститься тремя перстами, а не двумя, как это делают старообрядцы. Вот так Кукша навязался на шею учителю и попу. У него не было ни букваря, ни тетрадей, ни карандашей, ни ученической доски. Но на учение ходил аккуратно. Пока ему было интересно. У Кукши вскоре проявились небольшие способности к учёбе. Он усвоил молитву «Отче наш» не хуже других. В счёте получалось неплохо. Дома стал  сам вырезать буквы. Ведь учиться писать у него ничего не было. Как же тут научишься писать? Но и тут он нашёл выход. Не зря он был находчивым. В каждую перемену норовил писать на классной доске. Так ему было весьма выгодно и удобно. Не надо было покупать тетрадей, ученической доски и мела. Все тут казённое. Все удовлетворены.

Учитель бил дубовым аршином. Края его были острыми, так что держись. Он ходил между двумя рядами ученических столов и скамеек, проверял взглядом работы учащихся, даже не наклонялся. Заметит, кто плохо и неряшливо пишет, то без лишних слов проезжал аршином по спинам нерадивых, как он называл тех, кто выполняет задание нечисто, некрасиво, неряшливо. Добивался своего так, что в народе говорили: дети пишут, как писцы, буквы, как бусинки, будто бисером вышивают, смотреть радостно, восхищаться можно и надобно. Как ни старался Кукша, ему это не удавалось. Кто-нибудь из товарищей с горьким вздохом говорил: «Эх, Кукша, что поделаешь». Товарищи жалели Кукшу искренне. Он понимал это каждый раз, когда учитель проезжал по его спине дубовым аршином, а товарищи смотрели украдкой на него с искренним сочувствием. Но Кукша терпел покорно, хотя не умел ещё выговаривать: «Благодарю покорно, господин учитель.

 У батюшки был совсем иной норов. Он подзатыльников и зуботычин не давал. Зато искусство наказания довёл до совершенства. Когда ученик не выучил молитву, неправильно пел псалом, забыл какую-нибудь притчу Соломонову, поп хватал малыша за самое больное место, за прядь волос на затылке, и тащил ученика к двери. Свободной левой рукой открывал дверь, ставил провинившегося на порог и сильным движением ноги давал пинок в зад. Вроде не так больно, но плачевный результат всем был хорошо известен: ученик летел вниз головой по лестнице в четыре ступеньки.